Having been
Треть времени, отведённого на написание этого фика, я провела за изучением особенностей цветовых комбинаций. Ещё треть - лицом в стол.
А ещё ему достался коллаж.
спасибо неизвестному
спасибо неизвестному
ушикены
бета Verdigris
Хейан-АУ, ебля с эвфемизмами
плохая японская поэзия, очень плохая японская поэзия, цитаты и аллюзии на хорошую японскую поэзию и хорошие пародии на японскую поэзию
кр.пер.: в интимных делах Вакатоши был физически силён, а вот эпистолярно – не очень.
Нечаянная ночьНечаянная ночь
Тюдзё (Вакатоши), 18 лет
Госпожа Западных Покоев (Цую-но-ката) – внучка Левого Министра, 22 года
Юноша (Кенма) – посыльный в доме на четвёртой линии, 17 лет
Осенним вечером, когда шестнадцатидневная луна была особенно прекрасна, господин Тюдзё остановился у ворот дома на четвёртой линии. Одной даме, с которой он имел знакомство, была по вкусу оживлённость, и как ни предлагал перевезти её в собственный дом, – а того лучше, сделать госпожой Хаги, – но та всё упрямилась. Право же, некоторые женщины…
Сколько ни сетовал он на недальновидность некоторых особ, а был не в том положении, чтобы совсем пренебрегать ею. Дед той дамы занимал должность левого министра и был весьма доволен, находя на старости лет утешение в том, что у внучки была надёжная опора в этом непрочном мире. Господин Тюдзё же скорее тяготился союзом. С молодых лет его мысли занимали служебные заботы и дела ведомства, а также охоты и прочие забавы. Немало вечеров провёл он с друзьями, хотя стоило бы… Уже и люди шептались.
Спешившись наконец, господин Тюдзё подошёл к калитке, ожидая столкнуться там с посыльным, который бы принял от него весточку. Никто его не встретил, но и калитка была не заперта, будто в песне: “Вот он, наш дом...”. “Как можно,” – посетовал про себя господин Тюдзё, – “дом полон молодых женщин, нельзя забывать о безопасности. Ведь кто угодно может пройти к галерее!”. И остался стоять, не сделав и шагу во двор, занимая себя любованием цветами вьюнка, что живописно обвили плетень. Их нежные раструбы словно лучились изнутри, что свидетельствовало о хорошей почве.
Наконец из дома явился посыльный. Шёл он вяло, словно его только растолкали и он был этим сильно недоволен.
– Вроде не стоять пришёл, – вздохнул посыльный себе под нос. Господин Тюдзё был с ним абсолютно согласен.
– Вечерний лик разве сравнится
с образом милым?
Стою в тоске, -
передал он с гонцом. Подглядывавшие из-за занавесей дамы только посмеивались в рукава. Право, на такое послание и отвечать не хочется. Да ещё расписал китайскими символами. Тут и не знаешь, как быть: с одной стороны, негоже молодой женщине демонстрировать излишнюю грамотность, с другой – и ответить невпопад не делает чести. Это же надо, поставить в такое неловкое положение!
– Сосна у ворот моих
уж иссохла,
петли забиты вьюнком, -
со злости ответила госпожа. Когда юноша-посыльный, которого опять пришлось разыскивать, вышел к воротам, теперь уже с фонарём в руке, свет выхватил в ночном мраке фигуру господина Тюдзё. Ах, как хорош он был в носи цветов блекнущей фиалки! Но, опять же... “Редко встретишь человека столь неприспособленного,” – удручённо вздыхали дамы.
Впрочем, неспособность проникнуть в душу вещей мешала господину Тюдзё не только подобрать платье по сезону, но и понять ответ госпожи Западных Покоев. Многое изменчиво в этом мире, но не тот странный ритуал, в который превращался каждый его приезд. Так и в тот вечер. Повздыхав над её посланием, не содержавшим ни слова “да”, ни слова “нет”, он составил следующее. И заметил, что снова остался у ворот один.
Фонарь посыльного мерцал чуть западнее основного дома. Там же обнаружился и он сам: раскладывал цветочные карты и был так погружён в своё занятие, что не хотелось и отрывать. И всё же, уезжать ни с чем было негоже, да и осенние ночи так холодны... Юноша удалился, оставив карты на досках веранды, и господин Тюдзё решил подождать его там же. Вернулся он, впрочем, без ответа, пожав только плечами:
– Госпожа думает.
Его простые слова были гораздо понятнее очередного стиха. О чём господин Тюдзё и сказал, не в его привычках было скрывать свои истинные намерения.
– Чего ж тогда пишете? Да ещё такие плохие.
Юноша был настолько поглощён игрой, что тон его не выражал ни удивления, ни попрёка. Он был очарователен, как каждый, кто полностью отдаётся любимому занятию, как на такого сердиться?
– С обычными намерениями. А что же, совсем плохие?
– Пожалуй, что да, – посыльный поднял на мгновение голову. Лицом он был белее луны, глаза отсвечивали золотом. До чего красиво!
– По мне, так вовсе они не нужны, – открылся господин Тюдзё, – прямее надо быть. Честнее сердцем. Как в ушедшие времена.
– По мне, так тоже, – прозвучало в ответ. – Только лишняя беготня.
Юноша всё выкладывал хитроумные комбинации, а господин Тюдзё наслаждался осенним вечером, любуясь то луной, то нечаянным собеседником. Когда тот склонялся над картами, остриженные – словно он всё ещё носил подобие детской причёски – волосы падали вперёд, трогательно открывая загривок и покрасневшие уже от ночного морозца кончики ушей. В обрамлении обрезанных по плечи чёрных прядей и платья два-на-два цвета, верхнее красное хитатаре которого казалось в темноте совсем багровым, белоснежная шея выглядела такой трогательной, что щемило сердце.
Стоило признать, что здешняя госпожа Западных Покоев никогда не вызывала таких чувств. Да и то, признаться, он никогда не видел её наружности. В дневные визиты беседовали они через ширму, в иных же случаях было совсем темно, да и до того ли, когда причёска – словно облачко?
– Может быть, – решил попытать счастья господин Тюдзё, – войдёте в положение?
Пальцы замерли, оглаживая стебли бамбука на карте. По расчётам юноши, его давно уже должны были позвать из дома – хоть госпожа и не бывала довольна письмами от господина Тюдзё, а никогда не скрывалась от него. И дамы поговаривали, что была тому причина.
Расположившись на досках веранды, с удобством раскинув колени, господин Тюдзё был великолепен; даже жаль, что никто из настоящих ценителей не видел его в тот миг. Белоснежное верхнее платье его носи отражало неверный лунный свет, а исподние рубахи оттенков фиалки подчёркивали силуэт его статной фигуры.
Аккуратно сложив карты в футляр, юноша придвинулся ближе. Распутав завязки хитатаре, господин Тюдзё укрыл их обоих.
И пускай не был он мастером корейской флейты, но в ту ночь у него получалось извлекать волшебные звуки, играя с отвердевшими сосками на плоской груди. “Жадно, будто нищий с жемчужиной...”, и неотвратимо, словно опустившаяся на луну тень. Даже отсутствие жаровен – во флигеле, вдалеке ото всех – не остужало его пыла, и уж точно не от холода подрагивали бёдра юноши, раздвинутые подобно лепесткам лотоса. На впалом животе подсыхали перламутровые улики утолённой страсти.
Длинны осенние ночи. Не раз и не два отразился коралл в зелёной воде. Взлетали освобождённые от рукавов хитатаре руки, словно перелётные птицы, и опускались на бугрящиеся мускулами плечи, не в силах оторваться даже на миг. Да так и остались до восхода, пригревшись между лопаток.
А поутру сад заискрился первым инеем. Сложенные друг на друга одним покрывалом верхние платья – бордовое и белое – смотрелись чудо как хорошо. По сезону.
Я уже не раз писала тут про прекрасную песню "Жёлтый лист осенний" прекрасной группы Колибри. Но не грех и ещё раз процитировать отрывок, уж очень я её люблю:
Жёлтый лист осенний вьётся в небесах...На всякий случай, Колибри - группа эээ... группа-перфоманс. Стайка театрально-ориентированных муз Питерской рок-тусовки 90х. А песня-сабж - пародия.
Жёлтый лист осенний вьётся в небесах,
О тебе мечтаю я в своих мечтах.
Я все чаще вижу этот странный сон:
Ты со мной танцуешь, ты в меня влюблён.
От чего же голос снова так дрожит?
У моей подруги длинная коса,
Полюбил её ты синие глаза.
В общем, получилось забавно.
Изначальнокогда мы с Хеллой подозревали, что пойдём таки вдвоём 
драма была самой слабой частью плана. Потому что мы такие, два безнадёжных любителя флаффа, смотрим на друга и во взглядах читается: "Киса, я вас хочу спросить, как художник художника..." 
Потом подтянулись ещё люди и - ура-ура! - нашёлся доброволец на драму. И принёс драму. Потом Хелла подорвалась и СМОГЛА. И принесла вторую драму. А потом сижу я, смотрю а вот это вот всё... и понимаю, что чего-то мне в этой выкладке не хватает. Два таких крутенных фика, тут обоснуй, там экшен. А душа просит сферической драмы в вакууме, чтобы 2007 и рыдающие эмо, тёплый клетчатый плед и думать о Нём.
Короче, так мы и закрыли самую проблемную выкладку под завязку.
А ещё я, знаете ли, горжусь этим фиком, потому что таки натянула нёх на таймлайн канона Тоже СМОГЛА.
ушикены
бета Verdigris
джен, драма
очень драма
кр.пер.: у Кенмы несчастная любовь и несбывшиеся мечты
Жёлтый лист осеннийЖёлтый лист осенний
Повинуясь наклонам аналогового стика, указатель с треском бегал по строке меню направо, налево. Направо. Играть не хотелось. Стоило представить яркие цвета и бодрые голоса героев, как накатывала гадливость.
Налево. Направо. Налево.
Лучше было вообще выключить телевизор, но тогда появился бы соблазн заменить вес джойстика в руках телефоном. Не стоило.
Направо.
Карасуно выиграли, Шоё был в экстазе, и Кенма был за него и правда рад. А вот за себя – не очень. Всё должно было быть так просто: Шираторизава выигрывает, Кенма отправляет сообщение, ему приходит вежливый ответ, он упоминает, что их команда часто тренируется с Карасуно, потом они ещё немного обсуждают сильные и слабые стороны общих противников, а потом…
В комнате стало совсем темно, после длительного бездействия приставка приглушила яркость. Кенма впустую сглотнул – пересохшее горло саднило. Сколько времени он в очередной раз провёл в идеальном мире?
Иногда казалось, что лучше не мечтать и не строить планы совсем: стоило только представить что-то в деталях, и оно никогда, никогда не сбывалось. В таком случае, можно было перестать досадовать на Карасуно – Ушиджима бы всё равно никогда не подошёл к Кенме. Потому что за последние полтора года тот уже перебрал все возможные варианты, как бы это могло случиться.
Бывало, отключившись от учительского нудения в классе, Кенма представлял, что это будет так же внезапно, как их первая встреча. Когда Кенма просто повернулся и увидел в разноцветной толпе съехавшихся в тренировочный лагерь школьников настоящего паладина. Он до сих пор был, в общем, уверен, что видел за спиной высоченного, статного парня белый рыцарский плащ.
Или будет так же неизбежно, как то, что его паладин – Ушиджима Вакатоши, как выяснилось к тому времени, – встал между Кенмой и группой очередных «крутых ребят».
«Ты в порядке?» – спросил Ушиджима потом. – «Они были из твоей команды?». А Кенма даже пошевелиться не мог, не то что ответить. Он застыл на корточках, прижимая к животу собранные в подол майки бутылки для воды, и только смотрел в самые добрые глаза, какие ему когда-либо встречались. И самые красивые.
Про Ушиджиму Вакатоши нередко писали в волейбольных журналах. Кенма помнил каждую фотографию под статьями и интервью – и хорошие, и не очень, – и ни одна из них не показывала настоящую болотную зелень его глаз.
Кенма сглотнул комок в горле, поднимавшийся всё выше и выше с каждым выдохом и грозивший вылиться злыми слезами. Ну почему он такой рохля? Ведь было столько шансов подойти, познакомиться поближе. Тогда, в первые каникулы в старшей школе, казалось – едва вернувшись домой, они закидывали в сумки новую сменную одежду и снова вереницей протискивались по проходу школьного автобуса; да он за все три года средней школы в стольких лагерях не был. И подающий большие надежды второгодка Ушиджима Вакатоши оказывался в одном с ним лагере не раз и не два.
Но нет.
Кенма всегда подыскивал правильную фразу, когда разговор уже переключался на другую тему. Собирался с духом и открывал рот на мгновение позже, чем нужно, и оставалось только давиться проглоченным воздухом. Всегда. Потому что он неудачник. Потому что он больной на всю голову.
Телевизор самопроизвольно выключился, в комнате стало совсем темно, только время от времени по потолку пробегали полосы света от фар. Каждый раз четыре полоски, одна другой короче. Кенма сидел на полу, обхватив колени и уперевшись затылком в раму кровати, и считал выдохи между проезжавшими машинами. Мысль о том, чтобы встать – расцепить пальцы, выпрямить ноги, занять больше места в пространстве, – казалась неосуществимой. Он смотрел, не мигая, на фиолетовый в темноте потолок и вспоминал солнечное майское утро.
Заблудившись на окраине Сендая, он скинул Куро метку геолокации и сел ждать. Запустил на телефоне игру, не требовавшую ни концентрации, ни умственной деятельности, и тут же погрузился – как затопило с головой, – в грёзы. Академия Шираторизава была не так далеко оттуда, он проверил по карте. По крайней мере, в том же направлении от города. Значит, и Ушиджима бегает примерно в этом районе – Кенма сам слышал, тот как-то в лагере говорил, что выходит на пробежку каждый день. И вот если бы Кенме повезло, его маршрут на сегодня пролегал как раз по этой улице – а что, хорошая улица, движения почти нет, тень от домов, – и Ушиджима бы нашёл его раньше Куроо, он бы точно не оставил его одного. Он ответственный.
Они могли бы сидеть рядом, пока Куроо не появится, прижавшись бёдрами на узком бетонном бордюре. Ушиджима был бы разгорячённый от бега, в облепившей грудь майке.
Они могли бы пойти искать нужный спортзал и потеряться вместе.
Уставившись в потолок, Кенма смотрел кино. Словно в нарезке сочных, красочных кадров они с Ушиджимой шли по улицам славных спальных районов, кормили кота, выбирали напитки в комбини, перекидывались забытым на детской площадке мячом, пересекали равнины и перевалы – паладин и белый маг.
Кенма сморгнул, и майская зелень, порябив на прощание перед глазами, растворилась в сумраке комнаты. Его «нашёл» Шоё. Отличный парень, с ним здорово общаться и всегда интересно играть. Но это было не то, чего Кенма хотел.
Шоё заговаривал с незнакомцами, хвалил без стеснения и всегда с интересом слушал. Шоё бы не выдумывал поводы подойти и поговорить с кем-то. Иногда Кенме казалось, он две трети жизни бы отдал, чтобы уметь вот так – без холодеющих пальцев, без судорожно проталкивающего воздух горла, без водоворота паники в голове, уносящего заготовленные фразы и способность смотреть в глаза.
Когда Шоё с гордостью написал, что в финале префектурных они встретятся на площадке с Шираторизавой, Кенма придумал безотказный план. Не нужно было ни запасных алгоритмов, ни «планов Б». Шираторизава выиграет в матче и попадёт на национальные, Кенма напишет Ушиджиме, поздравит с победой, потом они разговорятся о тактике, а потом… Это было бы началом прекрасной истории.
Всё казалось таким простым. И теперь Кенма чувствовал себя поверженным ещё до начала битвы: посох переломлен, Эскалибур изъеден ржавчиной. Он уже знал, что не соберётся с духом, чтобы попробовать ещё раз.
Шоё говорил, что дважды оказался свидетелем – один раз в самом центе происходящего, а другой раз видел краем глаза – напряжённых сцен между капитанами Шираторизавы и Сейджо. «Воздух так и искрил, вот прямо трррр-пщщщ, вот так!» – писал Шоё, – «они так поглощены друг другом, что всё вокруг будто останавливается. Вот же высокие отношения, ха-ха!»
Некома никогда не играла против Сейджо, не приходилось. Но кто же не знал Ойкаву Тоору. Фотографии Ойкавы Тоору тоже печатали в журналах, несмотря на то, что его команда не занимала высоких мест. Зато у него были фанклубы в других префектурах, королевская осанка, мягкие блестящие завитки волос и вышибающая дух подача.
Пластик противно скрипнул в судорожно сжатых пальцах. Кенма выпустил джойстик из рук, и тот, скатившись по ногам, грохнул об пол. Как финальным аккордом.
Потому что если Ушиджиме Вакатоши нужно было вот это всё, то Кенма и правда проиграл. Ещё до начала игры.
А ещё ему достался коллаж.
спасибо неизвестному
спасибо неизвестному ушикены
бета Verdigris
Хейан-АУ, ебля с эвфемизмами
плохая японская поэзия, очень плохая японская поэзия, цитаты и аллюзии на хорошую японскую поэзию и хорошие пародии на японскую поэзию
кр.пер.: в интимных делах Вакатоши был физически силён, а вот эпистолярно – не очень.
Нечаянная ночьНечаянная ночь
Тюдзё (Вакатоши), 18 лет
Госпожа Западных Покоев (Цую-но-ката) – внучка Левого Министра, 22 года
Юноша (Кенма) – посыльный в доме на четвёртой линии, 17 лет
Осенним вечером, когда шестнадцатидневная луна была особенно прекрасна, господин Тюдзё остановился у ворот дома на четвёртой линии. Одной даме, с которой он имел знакомство, была по вкусу оживлённость, и как ни предлагал перевезти её в собственный дом, – а того лучше, сделать госпожой Хаги, – но та всё упрямилась. Право же, некоторые женщины…
Сколько ни сетовал он на недальновидность некоторых особ, а был не в том положении, чтобы совсем пренебрегать ею. Дед той дамы занимал должность левого министра и был весьма доволен, находя на старости лет утешение в том, что у внучки была надёжная опора в этом непрочном мире. Господин Тюдзё же скорее тяготился союзом. С молодых лет его мысли занимали служебные заботы и дела ведомства, а также охоты и прочие забавы. Немало вечеров провёл он с друзьями, хотя стоило бы… Уже и люди шептались.
Спешившись наконец, господин Тюдзё подошёл к калитке, ожидая столкнуться там с посыльным, который бы принял от него весточку. Никто его не встретил, но и калитка была не заперта, будто в песне: “Вот он, наш дом...”. “Как можно,” – посетовал про себя господин Тюдзё, – “дом полон молодых женщин, нельзя забывать о безопасности. Ведь кто угодно может пройти к галерее!”. И остался стоять, не сделав и шагу во двор, занимая себя любованием цветами вьюнка, что живописно обвили плетень. Их нежные раструбы словно лучились изнутри, что свидетельствовало о хорошей почве.
Наконец из дома явился посыльный. Шёл он вяло, словно его только растолкали и он был этим сильно недоволен.
– Вроде не стоять пришёл, – вздохнул посыльный себе под нос. Господин Тюдзё был с ним абсолютно согласен.
– Вечерний лик разве сравнится
с образом милым?
Стою в тоске, -
передал он с гонцом. Подглядывавшие из-за занавесей дамы только посмеивались в рукава. Право, на такое послание и отвечать не хочется. Да ещё расписал китайскими символами. Тут и не знаешь, как быть: с одной стороны, негоже молодой женщине демонстрировать излишнюю грамотность, с другой – и ответить невпопад не делает чести. Это же надо, поставить в такое неловкое положение!
– Сосна у ворот моих
уж иссохла,
петли забиты вьюнком, -
со злости ответила госпожа. Когда юноша-посыльный, которого опять пришлось разыскивать, вышел к воротам, теперь уже с фонарём в руке, свет выхватил в ночном мраке фигуру господина Тюдзё. Ах, как хорош он был в носи цветов блекнущей фиалки! Но, опять же... “Редко встретишь человека столь неприспособленного,” – удручённо вздыхали дамы.
Впрочем, неспособность проникнуть в душу вещей мешала господину Тюдзё не только подобрать платье по сезону, но и понять ответ госпожи Западных Покоев. Многое изменчиво в этом мире, но не тот странный ритуал, в который превращался каждый его приезд. Так и в тот вечер. Повздыхав над её посланием, не содержавшим ни слова “да”, ни слова “нет”, он составил следующее. И заметил, что снова остался у ворот один.
Фонарь посыльного мерцал чуть западнее основного дома. Там же обнаружился и он сам: раскладывал цветочные карты и был так погружён в своё занятие, что не хотелось и отрывать. И всё же, уезжать ни с чем было негоже, да и осенние ночи так холодны... Юноша удалился, оставив карты на досках веранды, и господин Тюдзё решил подождать его там же. Вернулся он, впрочем, без ответа, пожав только плечами:
– Госпожа думает.
Его простые слова были гораздо понятнее очередного стиха. О чём господин Тюдзё и сказал, не в его привычках было скрывать свои истинные намерения.
– Чего ж тогда пишете? Да ещё такие плохие.
Юноша был настолько поглощён игрой, что тон его не выражал ни удивления, ни попрёка. Он был очарователен, как каждый, кто полностью отдаётся любимому занятию, как на такого сердиться?
– С обычными намерениями. А что же, совсем плохие?
– Пожалуй, что да, – посыльный поднял на мгновение голову. Лицом он был белее луны, глаза отсвечивали золотом. До чего красиво!
– По мне, так вовсе они не нужны, – открылся господин Тюдзё, – прямее надо быть. Честнее сердцем. Как в ушедшие времена.
– По мне, так тоже, – прозвучало в ответ. – Только лишняя беготня.
Юноша всё выкладывал хитроумные комбинации, а господин Тюдзё наслаждался осенним вечером, любуясь то луной, то нечаянным собеседником. Когда тот склонялся над картами, остриженные – словно он всё ещё носил подобие детской причёски – волосы падали вперёд, трогательно открывая загривок и покрасневшие уже от ночного морозца кончики ушей. В обрамлении обрезанных по плечи чёрных прядей и платья два-на-два цвета, верхнее красное хитатаре которого казалось в темноте совсем багровым, белоснежная шея выглядела такой трогательной, что щемило сердце.
Стоило признать, что здешняя госпожа Западных Покоев никогда не вызывала таких чувств. Да и то, признаться, он никогда не видел её наружности. В дневные визиты беседовали они через ширму, в иных же случаях было совсем темно, да и до того ли, когда причёска – словно облачко?
– Может быть, – решил попытать счастья господин Тюдзё, – войдёте в положение?
Пальцы замерли, оглаживая стебли бамбука на карте. По расчётам юноши, его давно уже должны были позвать из дома – хоть госпожа и не бывала довольна письмами от господина Тюдзё, а никогда не скрывалась от него. И дамы поговаривали, что была тому причина.
Расположившись на досках веранды, с удобством раскинув колени, господин Тюдзё был великолепен; даже жаль, что никто из настоящих ценителей не видел его в тот миг. Белоснежное верхнее платье его носи отражало неверный лунный свет, а исподние рубахи оттенков фиалки подчёркивали силуэт его статной фигуры.
Аккуратно сложив карты в футляр, юноша придвинулся ближе. Распутав завязки хитатаре, господин Тюдзё укрыл их обоих.
И пускай не был он мастером корейской флейты, но в ту ночь у него получалось извлекать волшебные звуки, играя с отвердевшими сосками на плоской груди. “Жадно, будто нищий с жемчужиной...”, и неотвратимо, словно опустившаяся на луну тень. Даже отсутствие жаровен – во флигеле, вдалеке ото всех – не остужало его пыла, и уж точно не от холода подрагивали бёдра юноши, раздвинутые подобно лепесткам лотоса. На впалом животе подсыхали перламутровые улики утолённой страсти.
Длинны осенние ночи. Не раз и не два отразился коралл в зелёной воде. Взлетали освобождённые от рукавов хитатаре руки, словно перелётные птицы, и опускались на бугрящиеся мускулами плечи, не в силах оторваться даже на миг. Да так и остались до восхода, пригревшись между лопаток.
А поутру сад заискрился первым инеем. Сложенные друг на друга одним покрывалом верхние платья – бордовое и белое – смотрелись чудо как хорошо. По сезону.
Я уже не раз писала тут про прекрасную песню "Жёлтый лист осенний" прекрасной группы Колибри. Но не грех и ещё раз процитировать отрывок, уж очень я её люблю:
Жёлтый лист осенний вьётся в небесах...На всякий случай, Колибри - группа эээ... группа-перфоманс. Стайка театрально-ориентированных муз Питерской рок-тусовки 90х. А песня-сабж - пародия.
Жёлтый лист осенний вьётся в небесах,
О тебе мечтаю я в своих мечтах.
Я все чаще вижу этот странный сон:
Ты со мной танцуешь, ты в меня влюблён.
Жёлтый лист осенний кружит с высоты,Жёлтый лист осенний на земле лежит,
Вот опять разбиты все мои мечты.
Платье не по росту, нету красоты -
На меня такую не посмотришь ты.
От чего же голос снова так дрожит?
У моей подруги длинная коса,
Полюбил её ты синие глаза.
Жёлтый лист осенний по воде плывёт,
На пути он встретит первый тонкий лёд.
По щеке стекает горькая вода,
Я в тебя влюбилась раз и навсегда.
В общем, получилось забавно.
Изначально
Потом подтянулись ещё люди и - ура-ура! - нашёлся доброволец на драму. И принёс драму. Потом Хелла подорвалась и СМОГЛА. И принесла вторую драму. А потом сижу я, смотрю а вот это вот всё... и понимаю, что чего-то мне в этой выкладке не хватает. Два таких крутенных фика, тут обоснуй, там экшен. А душа просит сферической драмы в вакууме, чтобы 2007 и рыдающие эмо, тёплый клетчатый плед и думать о Нём.Короче, так мы и закрыли самую проблемную выкладку под завязку.
А ещё я, знаете ли, горжусь этим фиком, потому что таки натянула нёх на таймлайн канона
Тоже СМОГЛА.ушикены
бета Verdigris
джен, драма
очень драма
кр.пер.: у Кенмы несчастная любовь и несбывшиеся мечты
Жёлтый лист осеннийЖёлтый лист осенний
Повинуясь наклонам аналогового стика, указатель с треском бегал по строке меню направо, налево. Направо. Играть не хотелось. Стоило представить яркие цвета и бодрые голоса героев, как накатывала гадливость.
Налево. Направо. Налево.
Лучше было вообще выключить телевизор, но тогда появился бы соблазн заменить вес джойстика в руках телефоном. Не стоило.
Направо.
Карасуно выиграли, Шоё был в экстазе, и Кенма был за него и правда рад. А вот за себя – не очень. Всё должно было быть так просто: Шираторизава выигрывает, Кенма отправляет сообщение, ему приходит вежливый ответ, он упоминает, что их команда часто тренируется с Карасуно, потом они ещё немного обсуждают сильные и слабые стороны общих противников, а потом…
В комнате стало совсем темно, после длительного бездействия приставка приглушила яркость. Кенма впустую сглотнул – пересохшее горло саднило. Сколько времени он в очередной раз провёл в идеальном мире?
Иногда казалось, что лучше не мечтать и не строить планы совсем: стоило только представить что-то в деталях, и оно никогда, никогда не сбывалось. В таком случае, можно было перестать досадовать на Карасуно – Ушиджима бы всё равно никогда не подошёл к Кенме. Потому что за последние полтора года тот уже перебрал все возможные варианты, как бы это могло случиться.
Бывало, отключившись от учительского нудения в классе, Кенма представлял, что это будет так же внезапно, как их первая встреча. Когда Кенма просто повернулся и увидел в разноцветной толпе съехавшихся в тренировочный лагерь школьников настоящего паладина. Он до сих пор был, в общем, уверен, что видел за спиной высоченного, статного парня белый рыцарский плащ.
Или будет так же неизбежно, как то, что его паладин – Ушиджима Вакатоши, как выяснилось к тому времени, – встал между Кенмой и группой очередных «крутых ребят».
«Ты в порядке?» – спросил Ушиджима потом. – «Они были из твоей команды?». А Кенма даже пошевелиться не мог, не то что ответить. Он застыл на корточках, прижимая к животу собранные в подол майки бутылки для воды, и только смотрел в самые добрые глаза, какие ему когда-либо встречались. И самые красивые.
Про Ушиджиму Вакатоши нередко писали в волейбольных журналах. Кенма помнил каждую фотографию под статьями и интервью – и хорошие, и не очень, – и ни одна из них не показывала настоящую болотную зелень его глаз.
Кенма сглотнул комок в горле, поднимавшийся всё выше и выше с каждым выдохом и грозивший вылиться злыми слезами. Ну почему он такой рохля? Ведь было столько шансов подойти, познакомиться поближе. Тогда, в первые каникулы в старшей школе, казалось – едва вернувшись домой, они закидывали в сумки новую сменную одежду и снова вереницей протискивались по проходу школьного автобуса; да он за все три года средней школы в стольких лагерях не был. И подающий большие надежды второгодка Ушиджима Вакатоши оказывался в одном с ним лагере не раз и не два.
Но нет.
Кенма всегда подыскивал правильную фразу, когда разговор уже переключался на другую тему. Собирался с духом и открывал рот на мгновение позже, чем нужно, и оставалось только давиться проглоченным воздухом. Всегда. Потому что он неудачник. Потому что он больной на всю голову.
Телевизор самопроизвольно выключился, в комнате стало совсем темно, только время от времени по потолку пробегали полосы света от фар. Каждый раз четыре полоски, одна другой короче. Кенма сидел на полу, обхватив колени и уперевшись затылком в раму кровати, и считал выдохи между проезжавшими машинами. Мысль о том, чтобы встать – расцепить пальцы, выпрямить ноги, занять больше места в пространстве, – казалась неосуществимой. Он смотрел, не мигая, на фиолетовый в темноте потолок и вспоминал солнечное майское утро.
Заблудившись на окраине Сендая, он скинул Куро метку геолокации и сел ждать. Запустил на телефоне игру, не требовавшую ни концентрации, ни умственной деятельности, и тут же погрузился – как затопило с головой, – в грёзы. Академия Шираторизава была не так далеко оттуда, он проверил по карте. По крайней мере, в том же направлении от города. Значит, и Ушиджима бегает примерно в этом районе – Кенма сам слышал, тот как-то в лагере говорил, что выходит на пробежку каждый день. И вот если бы Кенме повезло, его маршрут на сегодня пролегал как раз по этой улице – а что, хорошая улица, движения почти нет, тень от домов, – и Ушиджима бы нашёл его раньше Куроо, он бы точно не оставил его одного. Он ответственный.
Они могли бы сидеть рядом, пока Куроо не появится, прижавшись бёдрами на узком бетонном бордюре. Ушиджима был бы разгорячённый от бега, в облепившей грудь майке.
Они могли бы пойти искать нужный спортзал и потеряться вместе.
Уставившись в потолок, Кенма смотрел кино. Словно в нарезке сочных, красочных кадров они с Ушиджимой шли по улицам славных спальных районов, кормили кота, выбирали напитки в комбини, перекидывались забытым на детской площадке мячом, пересекали равнины и перевалы – паладин и белый маг.
Кенма сморгнул, и майская зелень, порябив на прощание перед глазами, растворилась в сумраке комнаты. Его «нашёл» Шоё. Отличный парень, с ним здорово общаться и всегда интересно играть. Но это было не то, чего Кенма хотел.
Шоё заговаривал с незнакомцами, хвалил без стеснения и всегда с интересом слушал. Шоё бы не выдумывал поводы подойти и поговорить с кем-то. Иногда Кенме казалось, он две трети жизни бы отдал, чтобы уметь вот так – без холодеющих пальцев, без судорожно проталкивающего воздух горла, без водоворота паники в голове, уносящего заготовленные фразы и способность смотреть в глаза.
Когда Шоё с гордостью написал, что в финале префектурных они встретятся на площадке с Шираторизавой, Кенма придумал безотказный план. Не нужно было ни запасных алгоритмов, ни «планов Б». Шираторизава выиграет в матче и попадёт на национальные, Кенма напишет Ушиджиме, поздравит с победой, потом они разговорятся о тактике, а потом… Это было бы началом прекрасной истории.
Всё казалось таким простым. И теперь Кенма чувствовал себя поверженным ещё до начала битвы: посох переломлен, Эскалибур изъеден ржавчиной. Он уже знал, что не соберётся с духом, чтобы попробовать ещё раз.
Шоё говорил, что дважды оказался свидетелем – один раз в самом центе происходящего, а другой раз видел краем глаза – напряжённых сцен между капитанами Шираторизавы и Сейджо. «Воздух так и искрил, вот прямо трррр-пщщщ, вот так!» – писал Шоё, – «они так поглощены друг другом, что всё вокруг будто останавливается. Вот же высокие отношения, ха-ха!»
Некома никогда не играла против Сейджо, не приходилось. Но кто же не знал Ойкаву Тоору. Фотографии Ойкавы Тоору тоже печатали в журналах, несмотря на то, что его команда не занимала высоких мест. Зато у него были фанклубы в других префектурах, королевская осанка, мягкие блестящие завитки волос и вышибающая дух подача.
Пластик противно скрипнул в судорожно сжатых пальцах. Кенма выпустил джойстик из рук, и тот, скатившись по ногам, грохнул об пол. Как финальным аккордом.
Потому что если Ушиджиме Вакатоши нужно было вот это всё, то Кенма и правда проиграл. Ещё до начала игры.
@темы: Волейболь!!, Аниме, Слэш, Фанфики