День
И ушикена, но я лошара
В связи с чем предлагаю поговорить о вечном. О любви.
курокен,
пг-13, практически джен, ЕР с детсада
всеобъемлющий романс
кр.пер.: см. название
О любви
О любви
Тецуро точно знает, когда он влюбился в Кенму. В тот самый момент, когда забавный, хоть и снулый, соседский мальчик заполучил игру, которую терпеливо ждал последние несколько месяцев. Тецуро это понял, потому что тот залипал на рекламные странички в Джампе, а однажды даже остановился около афиши в витрине. Догадаться было несложно.
Они тогда играли в сквере, дожидаясь, пока мамы закончат с покупками, и вот те, наконец, вернулись. Кенма ногой отпихнул мяч в сторону Тецуро — хотя до этого никак не соглашался попинать мячик, как ни проси, — вытер ладони о штанины, потом ещё раз, для верности. И наконец забрал у своей мамы коробку, взявшись двумя руками. Под пальцами хрустнул целлофан.
До этого Кенму приходилось вытягивать поиграть в парк или к речке. На этот же раз Тецуро самого затянуло — в мир рыцарей, драконов, говорящих деревьев и живой воды. Кенму и не надо было тащить его за руку, тот говорил, говорил, говорил, — вряд ли он сказал столько слов за все время, как их семья переехала в этот район, — и мир вокруг менялся. Становился интереснее. «Этот мальчик самый классный на свете», — подумал Тецуро тогда.
Это не сложно вспомнить, потому что он влюблялся немножко больше каждый раз, когда Кенма вспыхивал новой идеей. Когда кокон отчуждения между Кенмой и миром истончался, и все те чудесные вселенные, что живут у него под кожей, становились видны на просвет.
Он хотел бы об этом сказать, но не знает, как. Хотел бы спросить, чувствует ли Кенма то же самое, но раз за разом не может правильно сложить слова в предложение. На первых летних каникулах в старшей школе он притаскивает из библиотеки целую стопку сентиментальной литературы и проглатывает мягкие книжки размером с ладонь одну за другой. Лето делится пополам между грохотом мячей на тренировках с новой командой и полоской пыли под кроватью, которую хорошо видно, если развалиться на полу комнаты прямо под вентилятором. Но в книгах нет ответа; там нет никого похожего на них с Кенмой.
Последние теплые деньки в конце октября пахнут суетливой тревожностью. Скверики и детские площадки по дороге от станции к дому забиты людьми. Все тянутся вобрать последние капельки летнего солнца, даже те, кто с июля по сентябрь предпочел бы не выходить из дома вообще. Кенма ждёт его на их обычном перекрёстке; он не стал переодеваться после тренировки, и в предзакатном свете голые руки и ноги кажутся золотистыми.
Кенма щурится и горбится, закрывая от солнца слепнущий экран, и когда Тецуро останавливается рядом — использует его как ширму. Облокачивается, прижимается виском к его груди; и плечи под зеленой тканью формы такие острые, и завтра они опять не увидятся целый день, и ну невозможно же, ну! — и Тецуро тянется поцеловать Кенму в первый раз. Сразу прямо в губы, потому что это единственное, что пришло ему в голову. И Кенма ему отвечает. Потом отстраняется, отвлеченный минорными аккордами из хрипящих динамиков приставки, хмурится, вздыхает. И целует его ещё раз.
***
Кенма не знает, когда влюбился в Куро. Сколько бы ни пытался вспомнить момент, когда прикольный, хоть и шумный, сосед стал необходим - если и не как воздух, то уж как электричество, — так и не смог. Влюбленность — это же когда заикаешься и холодеют руки, а потом все эти письма в конвертах от весенней лимитки Кит-ката, парные брелки и неловкие, выдавливаемые в щель между смущением и отчаянием слова.
Ничего из этого с ним не случилось. Да и с Куро, кажется, тоже. Его руки, направляющие за плечи, всегда были тёплыми, речь ровной, а что до слов любви… С одной стороны, никто из них их так и не сказал.
А с другой:
«Надень панаму».
«Давай я доделаю».
«На, твоя любимая».
«Я подожду, не торопись».
«Нет, мне нисколько не мешает».
«Держи, я захватил тебе зонтик».
«Без тебя будет совсем не то».
А с другой, тысячу раз.