Сходила на ёбский фест, было офигенно.
Спасибо
Chiisai Kiseki, что пригласила в команду. Вот такое большое-пребольшое спасибо. В команде прекрасно было всё, начиная с поста приветствия. Хммм... нет, пожалуй, даже с умыслов с приглашениями. Абсолютно точно знаю, что по крайней мере в одном случае переписка выглядела так:
- Здравствуйте, не хотите ли в команду Кенмы?
- Хочу! Только я рыбодебил и у меня лапоньки.
- Идеально. Добро пожаловать. Кажется, первый раз оказалась в такой флегматичной команде. Вообще никакого давления. Вот ни капелюшечки. В чате случались периоды тишины по несколько дней. Потом всплеск активности, обсосали артик, подрочили, снова тишина. Команда Кенмы, хули все мы немножко Кенмы, каждый из нас по-своему Кенма. Самое удивительное при этом, сколько всего очешуительного все принесли
Ну, и на Кенму в компании дрочилось тоже феерически.
Узнала много нового о стейдже. ОМГ, ушикен никогда не будет прежним.Ачивки хочется унести все и сразу @ ПОТОМУ ЧТО ВСЕ ПРАВДА
А теперь, собственно, чё я сделал-то
Я, честное слово, шла рыбодебилить. Потому что вся мозговая деятельность счс уходит на ПРЕКРАСНЫЙ СКАНДИНАВСКИЙ ПОСТАПОКАЛИПСИС, ВСЕМ ЧИТАТЬ СРО... Простите, увлеклась. Так вот, шла в команду чисто в чате посидеть. Но потом подумала, что надо бы отдать долг любимому котику, напосошок, как говорится.
Ушикенными черновиками тряхнуть не решилась,
а они есть! зато вспомнила старую-престарую идею. Села. Пишу. Идею выложила. 200 слов. Бля.
ТО Чаечки спешит на помощь:
- У меня закончилась идея. На 200 словах. А оргминимум 500.
- Долей порно.
- Или природы. Но лучше порно.Чайка - птица мудрая, хуйни не посоветует. Так и знайте.
Куроо, Кенма, подростковые гормоны
Романс и слово «член»
Верная бета
VerdigrisКр. пер.: курокены в подсолнухах - к беде.
ИмпрессионизмИмпрессионизм
У Кенмы щёки покрываются розовым, как рисуют в сериалах, и Куроо не может оторвать взгляда.
Румянец всегда становится заметен мгновенно — не скрывает даже завеса волос, падающих на лицо, когда Кенма склоняется над телефоном. Он практически сворачивается вокруг зажатого в ладонях куска стекла и пластика, захлопывается, как ракушка вокруг песчинки, из которой потом вырастет жемчужина.
Кенма уже сияет изнутри. Не вспыхивает, как это обычно бывает, мгновенным всплеском энтузиазма в предчувствии новой игры, чтобы снова погрузиться в мир в своей голове, теперь дополненный элементами новой реальности; а светится ровно. Всё время. Куроо то и дело ловит искорки в золотых глазах. И солнечные блики на колышащихся на бегу прядях, будто Кенма покрасился заново, хотя ничего вроде не изменилось.
Устроившись с ногами на кровати, Куроо смотрит на сидящего на полу Кенму сверху вниз, и в тёплом свете клонящегося к закату солнца обращённая к окну чёрно-золотая макушка напоминает подсолнух. Нарисованный грубыми мазками, словно художник торопился сохранить образ чего-то преходящего.
Куроо гонит прочь невнятное беспокойство, вызванное глупой ассоциацией. В его мире нет ничего более постоянного, чем Кенма; чем наполненные пластиковым клацаньем вечера, шипение сквозь зубы и «смотри, смотри скорее» через неравные промежутки времени, удивительные и всегда неожиданные комментарии, заложенные отворотами суперобложек книги про порталы, и драконов, и исчезающие вещи. Чем тяжесть чужой головы на бедре, когда на часах уже без-четырёх-вставать, и Кенма потерял способность держать голову прямо, но не желание допройти очередное подземелье. Чем тепло у плеча, когда Кенма приваливается к нему на поворотах в транспорте.
Чем ставшие за последние годы новой константой сны.
В них всё в тумане, стоит попытаться присмотреться к ускользающим образам, и они рассыпаются на белёсые капли. В них закинутые под незнакомыми углами ноги и острые колени, и там, где они прижимаются к его бокам, Куроо ожидает увидеть с утра ожоги. Во снах перетянутые тейпом пальцы смыкаются на его члене, и с утра Куроо приходится отводить взгляд; смотреть, как Кенма держится за поручень в поезде — сплошное мучение. Очень приятное, правда. Иногда во снах вместо путающихся обесцвеченных волос между пальцев скользят чёрные, гладкие, какие он помнит. Обычно в таких видениях ничего больше и нет — только длинноватые волосы, обрамляющие лицо, и золотые глаза; так близко, как Куроо никогда и не видел. Так близко, что будь это всё наяву, пришлось бы прижиматься губами.
После таких снов Куроо просыпается, глотая воздух, и, выйдя на пробежку, воровато оглядывается на соседские тёмные окна. Сны наполняют голову туманом, который плещется на бегу, омывая осколки видений, и через пару кварталов они, как стёклышки в морской воде, теряют резкость. Смягчаются острые края.
Иногда туман никак не уходит, разве что оседает в глубине, у основания черепа, и выплёскивается в реальность в течение дня, заставляя Куроо сцепить зубы, потому что ничего такого между ними нет. Пока нет.
Летом солнце садится так быстро, словно его гасят. В комнате совсем стемнело, светятся только монитор на письменном столе да экран в руках у Кенмы. Он время от времени отсылает сообщения, свернувшись вокруг телефона в клубок. Куроо тянется включить свет, но вместо этого протянутая рука словно по собственной воле оглаживает выступающие позвонки, от кромки светлых волос и вниз, по мягкой ткани домашней футболки.
— Куро? — Кенма улыбается. Даже в темноте виден румянец у него на скулах. Щёки подрагивают, так долго он улыбался в экран телефона. — Шоё передаёт привет.
А на следующий день мне стало очень неловко перед Куроо дышу на йоге и думаю, мол, пойду-ка, напишу маленький счастливый курокен, выкладка-то ночером, время есть... На пятой странице дока я поняла, что где-то просчиталась XDDD В общем, я, с одной стороны, вписала в «Сердце, вечность и рога» всё, что хотела, и даже то, что не собиралась, а с другой... подумаю-ка я над этим ещё.